Юрий Кларов - Станция назначения - Харьков (Розыск - 2)

- У меня к тебе дело, Липовецкий.

- Может, отложим?

- Нельзя.

Я достал из нагрудного кармана фотографию узколицего и объяснил, что мне требуется.

- Гляжу, не клеится у тебя расследование?

- Ничего, склеится. А без неудач в таком деле не обойтись.

- Фотографию мне оставишь?

- Если требуется.

- Ну а как же, надо будет товарищам показать. Заранее обещать что-либо не берусь, - сказал Зигмунд, - но, думаю, задача не из сложных. Кое-какие справки можно будет о нем навести. У меня есть несколько человек, которые в разное время крутились вокруг нашего "мальчугана".

- Сможешь сегодня меня с ними свести?

- Почему бы и нет? Сведу. Ты у себя на работе будешь? Я тебе телефонирую.

- Только без экспромтов, - предупредил я, - ладно?

Зигмунд расхохотался, и тотчас же гостиничный номер превратился в прежнее пристанище двух неприкаянных мужчин.

- Вот теперь тебя, сукина сына, узнаю! Не можешь ты обойтись хотя бы без одной гадости, душа не позволяет. Даже когда хочешь, все равно не можешь. Не в твоей это натуре.

Как я его ни убеждал, что слово "экспромт" было сказано без всякого умысла, что я и не думал намекать на Иду, он не поверил:

- Я ж тебя как облупленного знаю, Косачевский!

Зигмунд слов на ветер не бросал.

В тот же день вечером я уже располагал достаточно обширными, хотя и далеко не исчерпывающими сведениями о человеке с фотографии, который в ставке Махно был известен под фамилией Шидловского, но, кажется, имел еще одну или несколько других.

Гость Прозорова не был "природным" махновцем, как именовали в повстанческой армии тех, кто примкнул к батьке в восемнадцатом.

Появился он у Махно вместе с "атаманом партизан Херсонщины и Таврии" небезызвестным Григорьевым. Но я григорьевцам его тоже нельзя было отнести. Скорей всего, это был деникинский офицер, который перешел линию фронта и оказался у Григорьева в марте 1919 года, когда Kpacная Армия, в том числе и входившие в ее состав Григорьевцы, подошла к Одессе.

Вот в этот-то период в штабе Григорьева и появился. Шидловский - или как парламентер, или как "честный офицер", последовавший пламенному призыву атамана оставить ряды Добровольческой армии и перейти на сторону трудящихся масс.

В дальнейшем Шидловский присутствовал при расстреле махновцами "атамана Херсонщины и Таврии", но не шевельнул пальцем, чтобы попытаться спасти Григорьева.

Все трое, с кем я беседовал о Шидловском в тот вечер, утверждали, что он очень быстро завоевал доверие не только у Махно, человека эмоционального и очень переменчивого в своих симпатиях и антипатиях, но и у начальника контрразведки Зинковского и у личного друга Нестора Махно и его брата Григория - бывшего матроса с мятежного броненосца "Потемкина" Дерменджи, которого обычно бросало в жар при одном лишь виде офицерских погон.

Шидловский сумел поставить себя и среди идейных анархистов-теоретиков, заполонивших культотдел, редакцию газеты "Махновец" и Реввоенсовет армии, и среди командиров отряда бесшабашной партизанской вольницы, которые ни в кого, кроме батьки, не верили, никому, кроме батьки, не подчинялись, и имели такое же представление об анархии, как слепой о красках.

Какой-либо официальной должности в штабе, Реввоенсовете, а тем более в контрразведке Шидловский не занимал. Тем не менее его всюду знали и он пользовался влиянием. Оно, видимо, объяснялось не только его личными качествами, но и услугами, которые он оказывал Махно, хотя о характере этих услуг оставалось лишь догадываться. Один из моих собеседников, бывший сотрудник конфедерации "Набат", поддерживавший постоянную связь с культотделом махновской армии, худой человек с чахоточным лицом, некто Василий Соловей, теперь работающий в Москве, в типографии Сытина, говорил мне, что Шидловский использовал в интересах Махно свои старые знакомства среди офицеров деникинской армии.

Он бывал в Екатеринославе, Одессе и других захваченных белыми городах, где имелись подпольные анархистские организации разных направлений.

Мой бывший товарищ по семинарии, организатор Всероссийского союза богоборцев и сотрудник культотдела армии батьки Махно, основатель новой религии и "великий жрец Всемирного храма красоты" Володя Кореин был значительно менее известен, чем Шидловский.

"Блаженный", - коротко охарактеризовал его тот же Василий Соловей.

Увы, сотрудники культотдела махновской армии, хотя мыслили только мировыми категориями, особым уважением не пользовались.

Впрочем, о самом Кореине и о его занятиях знали, хотя и не придавали им значения: дескать, чем бы дитя не тешилось...

- Шидловский случаем не участвовал в сборе картин, скульптур, ювелирных изделий?

- Для Храма красоты, что ли? Пустое дело!

- Дело, возможно, и пустое, но помощь-то он Кореину оказывал?

- Может, и оказывал, не знаю, - покачал головой Соловей.

- А он бывал у Кореина?

- Кто его знает! Раз или два видел их вместе, да только так думаю, что Шидловский больше для забавы с этим Кореиным знакомство водил, хотя сам батько привечал Кореина, даже в сарай к нему ходил картины глядеть.

Еще меньше, чем с "великим жрецом Всемирного храма красоты", повезло мне с Прозоровым. Никто из троих его и в глаза не видал. В искренности моих собеседников я не сомневался. Похоже было, что Прозоров непосредственного отношения к махновцам не имел. Не опознали Прозорова, впрочем как и Шидловского, и легальные анархисты Москвы (фотографии демонстрировались пятидесяти двум анархистам различных направлений).

Я склонялся к тому, что давние отношения между Шидловским и Прозоровым носили не политический, а деловой или даже сугубо личный характер, а о том, что они были знакомы давно, свидетельствовала сама фотография Шидловского. Снимок был сделан, по меньшей мере, лет восемь назад.

Нам требовались сведения о Прозорове. Павел Сухов о присущей ему педантичностью расспрашивал о нем сотрудников уголовного розыска и соседей по дому. Результаты оказались более чем скромные и несколько странные.

Среди товарищей по работе Прозоров считался рубахой-парнем. Весельчак, балагур. Если нужно, то без всякой корысти, или чего там еще, помощь окажет. Нет, не скуп, не прижимист. У него всегда можно было перехватить деньжат до получки, разжиться махоркой. Да и скрытным не назовешь. Закадычных друзей не было, верно, а приятелей - пруд пруди. И с тем шуткой перебросится, и с этим.

С кем помимо товарищей по работе встречался? Кто его знает. Жил будто, как все...

Приблизительно так же отзывались о нем и соседи. Чтобы пьянствовать там, хулиганничать - ни-ни. Во всем скромность и поведение соблюдал. Товарищи? Нет, не водил в дом товарищей. А ежели и приводил, то все чинно. Посидели, поговорили - и по домам. И благородство опять же. Ни в чем соседа не обидит.

Таким образом, на страницах дела о розыске драгоценностей монархической организации "Алмазный фонд" появились два Прозорова, совсем не похожие друг на друга.

Один из них был свойским рубахой-парнем, балагуром и весельчаком, который жил открыто, с душой нараспашку, ничего не скрывая.

Другой - человек с подозрительными связями, скрытный, расчетливый, корыстный и жестокий.

Эти два образа никак не сливались в один.

Где же подлинный Прозоров, а где подделка?

"Будто девица на выданье", - сказала о нем одна соседка.

Несмотря на то, что ситуация была не из веселых, это определение не могло не вызвать улыбку. Как-никак, а "девица на выданье", не моргнув глазом отправила на тот свет двух человек. Причем убийство и ограбление Глазукова были продуманы до мельчайших деталей и осуществлены с предельным хладнокровием. С Кустарем, верно, накладки. "Девица на выданье" тут немного поспешила и не учла ряда обстоятельств. С Кустарем, конечно, было сработано грубо, как говаривали некогда на Хитровке, "на хапок".

И все-таки чем помешал Прозорову Кустарь?

Если на убийство члена союза хоругвеносцев его подтолкнула корысть - он знал, что в сейфе ювелира хранятся знаменитая табакерка работы Позье, ценные вещи из Харьковского музея, - то от Кустаря он абсолютно ничем не мог поживиться. В этом смысле "девица на выданье" ни на что не могла рассчитывать. Корысть отпадала.

Тогда что?

Улиманова утверждала, что видит Прозорова впервые и что Кустарь никогда с ним раньше знаком не был.

Почему же Прозоров со своей малоубедительной версией убийства при попытке к бегству стреляет все-таки в Кустаря и убивает его?

Зачем? Для чего? С какой целью?

Все это казалось мне головоломкой. Но, видно, не зря ангел-хранитель Борина позволил своему подопечному в младые годы играть в сыщиков-разбойников, а в зрелые определил на вакантное место в сыскной полиции. В отличие от моего ангела, который никак не знал, куда меня сунуть - то ли в церковники, то ли в революционеры, могущественный покровитель Борина сразу же сумел правильно оценить таланты своего подопечного. Петр Петрович был прирожденным сыщиком. В этом я убедился лишний раз, когда благодаря ему головоломка с убийством Кустаря перестала быть головоломкой. И оставалось лишь удивляться, как мы до всего этого не додумались раньше.